М.
Элиаде
Мефистотель
и андрогин
(фрагмент)
Заметки о религиозных
символах
Мода на символы
Как
мы много раз говорили, с некоторого времени в моду вошли символы. В
том, что изучению системы символов отведено сегодня привилегированное
место, сказывается воздействие многих факторов. Это, с одной стороны,
открытия глубинной психологии, и в первую очередь, тот факт, что деятельность
бессознательного можно уловить посредством образов, сценариев, которые
не следует понимать буквально; они представляют собой, нечто вроде "шифров"
ситуаций и персонажей, которые бессознательное не хочет или не может
признать.
Еще
в начале века произошел взлет абстрактного искусства, а после первой
мировой войны начались поэтические эксперименты сюрреализма, благодаря
которым культурная публика освоилась с мирами метафорического и галлюцинаторного.
Однако значение этих вселенных раскрывалось только в той мере, в какой
удавалось расшифровать их структуры, имевшие "символическую" природу.
Существовал и третий фактор, возбудивший интерес к символам: работы
этнологов, изучавших первобытное общество, особенно гипотезы Люсьена
Леви-Брюля относительно структуры и функций "первобытного мышления".
Леви-Брюль считал, что "первобытное мышление" является дологическим;
предполагалось, что в нем преобладает так называемое "мистическое соучастие".
В конце жизни Леви-Брюль отказался от гипотезы до логического первобытного
мышления, радикально отличающегося от современного и противопоставленного
ему. В сущности, его гипотеза не нашла массового понимания в среде этнологов
и социологов. Однако гипотеза "первобытного мышления" оказалась полезна
в той мере, в какой она повлекла за собой дискуссии между философами,
социологами и психологами. А главное, она привлекла внимание интеллектуальной
элиты к поведению "первобьпного человека", к его психомыслительной жизни
к его культурному творчеству. Нынешний интерес философов, особенно европейских,
к мифу и символу возник в большой мере благодаря книгам Леви-Брюля и
спорам вокруг этих книг.
И
наконец, вышеупомянутая мода своим появлением во многом обязана изысканиям
некоторых философов, эпистемологов и лингвистов, стремившихся вскрыть
символический характер не только языка, но и всех других видов деятельности
человеческого разума, от ритуала и мифа до искусства и науки. Поскольку
человек обладает способностью создавать символы (symbol-forming power),
все, что он создает, имеет символическую природу. Запомнив об основных
факторах, способствовавших пробуждению всеобщего интереса к символике,
мы тем самым перечислили те плоскости, в которых начало развиваться
изучение символа. Это плоскости глубинной психологии, изобразительного
искусства и поэзии, этиологии, семантики, эпистемологии и философии.
Историк религии может только порадоваться, что исследования на тему,
столь важную для его собственного поля деятельности, ведутся со всех
этих точек зрения. В силу взаимосвязи между всеми науками о человеке,
каждое важное открытие в одной области знания получает резонанс в соседних
областях. То что сообщает нам о функциях символов психология или семантика,
наверняка окажется существенно для религиоведения. Ведь тема изучения
у этих дисциплин, в сущности, одна и та же! Все они стремятся понять
человека и его место в мире. Если бы взяться и изучить связь между упомянутыми
дисциплинами и религиоведением, это могло бы даже оказаться весьма плодотворно.
Однако
не менее верно и то, что у религиоведения - свое особое поле деятельности,
не такое, как у прочих отраслей знания. Поэтому закономерно, что у специалиста
по истории религий ? свои приемы, отличные от приемов психолога, лингвиста
или социолога; они отличны даже от приемов теолога. Работа специалиста
по истории религии отличается от работы лингвиста, психолога и социолога
тем, что он занимается исключительно религиозными символами, теми, которые
неразрывно связаны с религиозным опытом и с религиозной концепцией мира.
Приемы
специалиста по истории религии отличаются также и от тех, которыми пользуется
теолог. Любая теология предполагает систематические размышления над
содержанием религиозного опыта и ставит себе целью углубить и прояснить
связи между Богом-Создателем и человеком-созданием. Для специалиста
по истории религии, напротив, характерен эмпирический подход. Он имеет
дело с историко-религиозными фактами, старается понять их и сделать
понятными для других. Его привлекают одновременно и значение религиозного
факта, и его история; он пытается не жертвовать ни тем, ни другим. Разумеется,
специалист по истории религии тоже вынужден систематизировать результаты
своих исследований, размышлять над структурой религиозных феноменов.
Но в этих случаях он дополняет свою работу историка трудом феноменолога
или специалиста по философии религии. В широком смысле слова религиоведение
включает в себя как религиозную феноменологию, так и философию религии,
но историк религии в узком смысле слова никогда не может отказываться
от общения с исторической конкретикой. Он пытается расшифровать, во
временной и исторической конкретике, судьбу опытов, вытекающих из неукротимого
человеческого желания вырваться за временные и исторические границы.
Любой аутентичный религиозный опыт подразумевает отчаянные попытки постичь
основы всех вещей, постичь высшую реальность. Однако любое выражение
или концептуальное изложение данного религиозного опыта вписывается
в определенный исторический контекст. Выражение и формулировки становятся,
соответственно, "историческими документами", сравнимыми с
любым другим фактом культуры - художественным творчеством, явлениями
социального, экономического порядка и т. д. Для историка религии дело
чести -именно разглядеть в "факте", неизбежно обусловленном историческим
моментом и культурным стилем эпохи, экзистенциальную ситуацию, в силу
которой этот факт стал возможен.
Нельзя
забывать и о другом элементе: теология занимается по преимуществу историческими
религиями и религиями откровения, иудейским, христианским и мусульманским
монотеизмом и лишь в дополнение к этому - религиями древнего Ближнего
Востока и античного Средиземноморья. Теологическое исследование религиозной
символики неизбежно будет основываться гораздо в большей степени на
документах великих монотеистических религий, чем на "первобытном" материале.
Между тем историк религии почитает своим долгом освоить как можно большее
число разных религий, особенно архаических и первобытных, где у него
есть возможность набрести на некоторые религиозные институты еще на
их ранней стадии.
Короче,
хотя историку религии рекомендуется быть в курсе исследований символов
вообще и религиозных символов в частности, которые ведутся в других
отраслях наук, но в конечном счете он вынужден изучать эту тему средствами
своей собственной науки и под тем углом зрения, который присущ именно
ему. Наилучшим образом свести воедино историко-религиозные факты возможно
именно с точки зрения всеобщего религиоведения. Историки религии разве
что из робости соглашались иногда объединить усилия с социологами или
антропологами. В той мере, в какой возможно сформулировать общие соображения
относительно религиозного поведения человека, никто не сумеет сделать
это лучше историка религии. Разумеется, при том условии, что он будет
иметь в своем распоряжении результаты исследований, которые были проведены
во всех важнейших областях его науки, и сумеет обобщить эти результаты.
<...>