Предисловие к третьему изданию “Золотой ветви” (декабрь, 1910)

Когда я впервые задумал идею работы, первая часть которой теперь представляется публике в третьем и расширенном издании, моей целью было просто объяснить любопытное правило жречества, или священного царя Неми, а с ним и легенду о Золотой ветви, увековеченную Вергилием, голос древности которого ассоциировался у меня с голосом жречества. Объяснение было подсказано мне некоторыми подробными правилами, предписываемыми некогда царям в Южной Индии, и сначала я думал, что оно могло бы соответственно уместиться в пределах небольшого тома. Но вскоре я обнаружил, что, пытаясь решить один вопрос, я поднял много других: шире и шире передо мною раскрывались перспективы; и, таким образом, постепенно это вовлекло меня в далеко простирающиеся области первобытной мысли, которые были недостаточно изучены моими предшественниками. Таким образом, моя книга росла и вскоре планируемый очерк фактически превратился в увесистую монографию, или, скорее, в ряд самостоятельных рассуждений, свободно соединенных друг с другом слабой нитью родства с моей первоначальной темой. С каждым последующим изданием количество этих рассуждений возрастало и увеличивалось в объеме с появлением новых фактов, пока связующая нить, которой рассуждения были соединены в ряд, не оказалась под угрозой порваться под их тяжестью. Поэтому я решил, следуя совету сочувственной критики, разбить мою разросшуюся книгу на составляющие ее части и отдельно опубликовать различные исследования, из которых она состоит. Настоящие тома, образующие первую часть целого, содержат предварительное исследование принципов магии и эволюции священного титула царя вообще. За ними вскоре последует том, который обсуждает принципы табу в их специальном применении к священным или отправляющим жреческие обязанности царям. Оставшаяся часть сочинения будет посвящена в основном мифу и ритуалу умирающего бога, а так как эта тема является обширной и плодотворной, ее обсуждение для удобства будет разделено на несколько частей, одна из которых, имеющая дело с некоторыми умирающими богами древности в Египте и Западной Азии, уже опубликована под заглавием “Адонис, Аттис, Осирис”.

В то время, как я старался привести в порядок мою книгу и придать ей форму собрания очерков по ряду отдельных, хотя и связанных тем, я все же сохранил, насколько это возможно, ее единство, оставляя первоначальное название для всей серии томов и указывая время от времени отношение моих общих выводов к частным проблемам, которые составили исходный пункт исследования. Мне казалось, что такой способ изложения темы дал некоторые преимущества, которые перевешивали какие-либо явные недостатки. Отвергнув строгую форму научного трактата, не жертвуя, надеюсь, при этом глубоким содержанием, я рассчитывал облечь имеющиеся факты в более художественную форму и таким образом привлечь читателей, которых может быть оттолкнула бы строго логическая и систематическая классификация фактов. Так, я поместил таинственного Немийского жреца в центр картины, сгруппировав другие мрачные фигуры того же рода на втором плане. Я сделал так не потому, что считаю их второстепенными, а потому, что живописное естественное окружение Немийского жреца, обитающего среди лесистых холмов Италии, таинственность, которая покрывает его, и в неменьшей степени западающая в память магия вергилиевых стихов – все это усиливает очарование трагической фигуры с Золотой ветвью и заставляет расположить ее в центре мрачной картины. Но я надеюсь, что образ, в котором Немийский жрец выведен на страницы моей книги, не приведет читателей либо к переоценке исторической роли жреца при сравнении его с другими фигурами, стоящими в тени, либо к приписыванию моей теории преувеличения той роли, которую он играл. Даже если бы в конце концов, следовало, что этот древний итальянский жрец должен быть вычеркнут из длинного списка людей, которые выдавали себя за богов, эта отдельная оплошность не сделала бы несостоятельным доказательство, которое я привел, а именно доказательство того, что человеческие претенденты на божественность были людьми далеко незнатного происхождения, а их доверчивые почитатели гораздо более многочисленными, чем предполагалось до сих пор. Подобным образом, если вся моя теория этого специфического жречества потерпит неудачу, и я полностью признаю скудность основ, на которых она строится, ее крушение едва ли поколеблет мои общие выводы относительно эволюции первобытной религии и общества, которые обосновываются многочисленными собраниями вполне объективных и хорошо удостоверенных фактов.

Знатоки немецкой философии из числа моих друзей указали мне, что мои представления о магии и религии и об их отношении друг к другу в истории до некоторой степени совпадают с соответствующими представлениями Гегеля. Такое совпадение является совершенно независимым и неожиданным для меня, поскольку я никогда не изучал произведения философа, будучи равнодушным к его спекуляциям. Так как мы, тем не менее, пришли к похожим результатам весьма различными путями, вероятно, истолковать как несомненную презумпцию их истинности. В приложении я дал несколько извлечений из гегелевских лекций по философии религии, с целью облегчения моим читателям самостоятельной оценки степени такого совпадения. Любознательный читатель может сравнить их с моим разделом, посвященным магии и религии, который был написан в полном неведении относительно взглядов моего выдающегося предшественника.

Я хочу повторить предостережение, которое я уже дал в тексте, относительно истории священного титула царя, которую я наметил в общих чертах в этих томах. Хотя я показал правомерность предположения, что во многих общинах священные цари ведут свое происхождение от древних магов, я вовсе не думаю, что так было повсеместно. Причины, обусловившие установление монархии, без сомнения, сильно варьировались в различных странах и в разное время, поэтому я не претендую на обсуждение или даже на перечисление их всех: я просто выбрал одну частную причину, потому что она имеет прямое отношение к моему специальному исследованию; и я выделил ее, поскольку она со всей очевидностью недооценивалась авторами, пишущими о происхождении политических институтов, авторами, весьма рассудительными и мыслящими по современным стандартам, но не принимающими во внимание достаточно большое влияние, которое оказывают суеверия на формирование человеческого прошлого. Но я не хочу также преувеличивать значение этой частной причины за счет других причин, которые, возможно, были в равной или даже в большей степени значительными. Никто больше меня не может осознавать риск распространения гипотезы слишком далеко, нагромождения множества несовместимых частностей в рамках одной плоской формулы, сведения огромной, или даже непостижимой, сложности природы и истории к обманчивой видимости теоретической простоты. Не исключено, что я неоднократно ошибался в этом направлении; но, по меньшей мере, я вполне осознавал опасность ошибки и постарался уберечь от нее себя и моих читателей. Насколько я преуспел в этой и в других целях, которые я поставил перед собой при написании данной работы, я предоставляю решить беспристрастной публике.

Мистика. Религия. Наука. Классики мирового религиоведения. Антология. /Пер. с англ., нем., фр. Сост. и общ. ред. А.Н. Красникова. - М.: Канон+, 1998. - (История философии в памятниках). С. 96-98.